Жрец закусывает губу и пару раз моргает, а потом снова ложится на спину и крепче обнимает пса.
Глупая, детская реакция, которая могла бы быть обидой, если бы не была тем, чем есть. А как это назвать одним словом - Жрец не знает. Тут и умиление, и восхищение, и нежность, и зависть, и негодование, и огорчение. Это как если ты смотришь, как твоя любимая девочка танцует медленный танец с кем-то другим. Или даже не так. Это как если твоя любимая девочка восхищается твоими рисунками, и совсем не замечает тебя, который эти рисунки нарисовал. Или еще как-то. А как - мальчишка бы в жизни не объяснил бы.
- А как здесь время течет? - уточняет зачем-то Жрец. Не для того, чтобы сменить тему, не намека ради. Просто почему-то подумалось, что кто-то из Пауков может прийти принести ужин. И каково будет их удивление, если не обнаружится ни Жреца, ни Гарма. Ладно, Жрец вполне мог просочиться между прутьями оконной решетки. А Серый куда делся?

- Этот мир... как и любой другой, полон парадоксов, - улыбается Жрец и протягивает руку Гарму, намекая на то, что самое время покурить. А еще, неплохо было бы разжечь костер, погреться и перекусить. А лучше - выпить. В таком настроении Жрец привык проповедовать. Говорить или прикасаться. Но сейчас говорить не хочется, а прикосновения могут выйти за оговоренные рамки, что тоже не хорошо. Потому нужно было чем-то себя занять. Делом, созерцанием или увлеченным вживанием в чью-то увлекательную историю. Вариантов - больше, чем звезд в небе. И все одинаково приятны, интересны и безразличны.
Забавное, горько-сладкое состояние. Состояние нереализованной нежности.
- Совсем скоро я пойду на поправку, Серый. Я уже чувствую изменения внутри. Скоро меня можно будет забрать из Мертвятника.

- Не переоценивай дары, доставшиеся тебе и миру без Намерения, - качает головой Жрец и закуривает. - Они могут быть сколько угодно драгоценными, сколько угодно полезными и сколько угодно нравиться тебе невероятно. Но цена им - лимонная корка да пять капель бальзама. Дешевле Трехпалого Листа, который можно достать в любом закутке Изнанки, потому что его - что мусора. Почему? - мальчишка усмехается и выдыхает облачно дыма. То замирает на уровне его лица на несколько секунд, а потом медленно поднимается к небу. - Потому что это не дар вовсе. Это событие, к которому не отдающий, ни принимающий не имеют никакого отношения. Сеть сплелась потому, что я такой. Сеть сплелась, потому что ты был не против. Сеть сплелась, потому что Граница не сопротивлялась. Понимаешь? - Жрец задумывается и недовольно поджимает губы. - Наверное, нет. Не понимаешь, потому, что я плохо объясняю. 

- Необходимо - кому? - поинтересовался Жрец и крепко затянулся. За последнее время мальчишка успел устать. Просто смертельно устать. От себя. От собственной логики, от образа мышления и ощущения, от своих эмоций и своих суждений. Наверное, он бы сейчас согласился бы стать кем угодно, даже придурком Шприцом, лишь бы отдохнуть от собственных внутренних бесед. Но это в принципе не возможно, потому мысль Жрец развивать не стал, а срубил на корню, как абсурдную и множащую печали. - Знаешь... а я совсем ничего не понимаю. Ни из того, что ты говоришь, ни из того, что говорю я сам. Ни даже из того, что я чувствую. Остается только надеяться, что это когда-нибудь пройдет...или что однажды меня перестанет это смущать.

Жрец против не был. Ни словом, ни взглядом. Он покорно разместился на коленях мужчины и свернулся в уютный теплый клубок, растворяясь в тепле пахнущих землей рук. Кажется, он что-то чувствовал, о чем-то думал, но ощущения и мысли скользили в нем и вокруг него помимо осознания, напрочь лишенные анализа и даже внимания со стороны Жреца.
Это походило на медитацию, сон, смерть и секс одновременно. Блаженный отказ от фиксирования внимания, от детального разбора и вообще какой-либо реакции на самого себя. И, стоит отметить, в этом состоянии Жрец был счастлив. Кажется, он впервые в своей жизни понял Кадавра. Не умом и не душой, но на уровне бытия. Что, впрочем, тоже не поддавалось ни словесному оформлению ни иной конкретизации.
Время, окружающая действительность, хрупкое тело, нашпигованный мыслями разум, переполненная волнениями душа - все это словно перестало существовать. Что осталось? Что-то такое, что не вписывается ни в одни границы. И даже странно, что Граница с псом и Гармом вместе в ту же секунду не сошли с ума.

Любовь бывает совершенно разной. Именно об этом пел Жрец псу, творя свое колдовство. Совершенно разными бывают ее проявления. Она говорит на разных языках, она приходит без спроса, она занимает понравившееся ей место и не уходит покуда ты ей не наскучишь как сосуд. Она верна и не верна, целомудренна и развратна, чиста и грязна. И как сказать, кто любит правильно, а кто нет? Кто правильно любим?
Жрец чувствует. Он чувствует то же, что чувствует Гарм. И еще много чего. Сверх. И это было бы невыносимым, если бы не спасительное состояние, отрицающее персонализацию, осознанность, собранность.
Мальчишка, наверное, испугался, если бы мог. Такое положение вещей оказалось настолько уютным, настолько правильным, настолько увлекающим и умиротворяющим, что не возникало никакого желания снова собираться во что-то одно целое. Так, как теперь, легко было любить все и всех, одновременно отвечая той взаимностью, которой жаждет каждое отдельно взятое творение реальности и нереальности.

Что бы выбрал Жрец, если бы мог сейчас? Неизвестно. Просто потому, что он и не думает выходить из транса, собираясь с что-то цельное. Зачем ограничивать себя телом и ощущениями, которые способна распознать далеко не всемогущая оболочка? А в этом состоянии не существует понятия выбора. Не существует разницы. Не существует вообще ни одного человеческого понятия. Жрец есть и одновременно его нет. Как может решать то, чего нет? Какая разница где быть тому, что может быть?
Эта необъятность и безграничность затрагивает самого Гарма. Всего на секунду. Видимо, что он понял, насколько не имеет значения то, в какой реальности будет существовать странное нечто по имени Жрец. И это касание нельзя назвать приятным. Оно противоречит всему, что есть в Гарме. Оно исключает каждый его принцип, каждое правило, каждое ограничение. И в то же время ничего не отрицает. Длись бы это ощущение дольше, мужчина вполне мог бы сойти с ума. Но любовь сейчас хочет быть милосердной к нему, потому что Серому сейчас нужно милосердие.
"Если хочешь - оставь его здесь для себя. Если считаешь правильным - забери его туда, откуда привел."

--->Прогулка длинною в вечность и обратно.

Жрец открывает глаза. Можно ли это назвать пробуждением? Или воплощением? Может ли это вообще хоть как-то называться? Жрец не знает. И никто не знает. Да и то ли это знание, которым действительно стоит обладать? Какая разница, каким словом назвать этот процесс, если заканчивается он благоприятно?
Мальчишка моргает удивленно и счастливо, улыбается, оглядывается по сторонам. Он видит Гарма, сидящего у окна и погруженного в чтение. Он понимает, что за окном сгущаются сумерки, и сумерки пахнут дождем. Грядущая июльская ночь обещает быть свежей и сочной, наполненной ароматами и приятным, теплым ветром, слизывающим с Дома остатки дремотной жары раскаленной недели. Лучшая ночь в жизни Жреца. Или первая.
- Здравствуй, Гарм, - говорит он, будто после долгой разлуки. И хотелось бы броситься ему на шею, но мальчишка не знает, насколько правильное это решение. Зато он легко садится на кровати и задумчиво прикусывает губу. От него пахнет медом, розами и сандалом. Он светится изнутри. Еще ярче, чем обычно. Так, будто смеется беззвучно и изнутри. - Слушай, ты не очень... удивишься, если я скажу, что просто невероятно хочу есть?

- Э-эй! Ты меня сломаешь, Гарм. Не видишь, какой я весь из себя хрупкий? - Жрец заливисто смеется и обнимает мужчину за шею. Теперь его касания, движения, действия, взгляды и интонации не сквозят поэтичной обреченностью и никому не нужным героизмом. Появилось в них что-то такое... ветреное? Свободное? Нет, не то. Что-то очень похожее, но не то. Было очень похоже на то, что мальчишка дразнит Гарма. По-доброму, разумеется. - Так... - Жрец наконец отпускает Серого , пуодобнее усаживается на кровати, обмотавшись простыней на манер незамысловатых греческих струящихся туник, оглядывает еду. - А теперь немедленно пообещай мне, что это вкусно. Потому, что если не вкусно, мой аппетит может пожалеть о том, что проснулся. решит. что мир наполнен врагами и предателями и снова свалится в спячку.

- Сейчас и проверим, - лукаво щурится Жрец и приступает к дегустации. Дегустация понемногу превращается в смакование. Смакование - в жадное запихиваение в себя предложенной еды с последующим вылизыванием посуды. Наверное, Жрец по-человечески ел впервые за три года, и каждая пятая ложка принятой пищи не сопровождалась рвотным позывом. Он бы и сам удивился, если бы выкроил на это время. Но времени не нашлось - слишком уж был занят поеданием. Кажется, он даже огорчился, когда все это великолепие закончилось. И только потом, после того, как Жрец окинул взором опустевшие тарелки, брови его поползли вверх. Видимо, такого подвига от себя он не ожидал. - Слу-у-ушай, а это действительно было вкусно. Даже очень. Как думаешь, мне полагается вознаграждение за мой геройский поступок? Пауки-то уверены, что я совершенно не знаю как обращаться с едой и куда ее надо пихать. Так что я проявил чудеса смекалки и выдержки, упаковав все это в мой желудок. Он, кстати, у меня меньше наперстка, - лукаво прищурился. - Представляешь, под каким давлением в нем находится еда? Это же маленький ядерный реактор!

- Ну, с этого вполне можно начать. Я имею в виду сигарету, - Жрец перехватил сигарету, повертел в пальца и зажал в уголке губ. - А вот использовать меня в качестве генератора - вот уж фигушки! Если ты не знал, то каждый сам себе генератор. Нечего молодежь приучать к паразитарной форме существования. Нас сюда послали учиться прямо противоположному. Эх ты!
А настроение действительно совершенно поменялось. И у Жреца, и даже в самом помещении. Сложно вот так сходу сказать, что такого нового появилось в воздухе, в стенах, в качестве света, но определенно о всего этого хотелось улыбаться, дурачиться и чудить что-то из ряда вон. Так, будто с Гарма разом взяли и сняли лет пятнадцать, вместе с ними забирая и хроническую, уже не замечаемую им усталость, и некий необъяснимый, но определенно мрачный отпечаток, который на каждом из своих поселенцое оставляет Дом. Жрец смотрел на него и улыбался. Так, будто знает о Сером что-то такое, чего не знает он сам.
- А прикурить? Или для этого я должен съесть еще столько же? Я не против.

- Ты - злодей, - сообщил Гарму Жрец. Доверительно так, вкрадчиво, почти гипнотизирующе. И только смешинки в глазах пляшут. Вот-вот вырвутся и закружат по комнате, защекочут, залюбят, похлеще любых русалок. - Злодей, каких свет не видывал. Садист великовозрастный. И как только при этом умудряешься при этом оставаться самым обаятельным монстром в Доме? В чем твой секрет? Может, мне стоит отречься от пути своего и постричься в твои ученики, Гарм?
Ох, и пусть только кто-то скажет, что Жрец не умеет издеваться. Да так, что даже жертве издевательств понравится. Теперь слова даются мальчишке проще. Он сплетает из них венки, он творит незримые узоры, и те настолько органично вплетаются в атмосферу, в воздух, в беседу, что, кажется, если Жрец начнет браниться, брань будет ласкать слух и вызывать улыбку.
В словах его не было ни насмешки, ни иронии. То есть были, конечно, но сосем иные. Наполненные восхищением. Так плохие девочки в дешевых фильмах восхищаются "ну ты и сво-о-о-олочь!". Только намного более чисто, искренне, без наигранности и фальши. Как-то эдак, что слова не воспринимаются словами. Улавливаешь только сам посыл, его оттенки, его наполненность. И посыл этот - такой же яркий, как смешинки в глазах Жреца. Такой же задорный и щекотный.

- Вкусные у тебя пироги, - усмехается Жрец и сбивает пепел на пол. - А теперь давай договоримся? Ты сейчас оставишь мне восемь сигарет, как договаривались, зажигалку, принесешь мне с подоконника шоколадку и - пойдешь спать. Хорошо? А то мало ли? Вдруг меня понесешь, а ты, аки неблагодарная скотина, захрапишь во время моей проповеди? Так и умрет во мне великий оратор!
Кажется, мысль о том, что Гарм уйдет, совершенно не огорчает Жреца. Но и не вызывает какой-то глубоко личной радости. Скорее здесь больше подходит обозначение "так будет правильно" с припиской "этой ночью я не собираюсь умирать, потому совершенно спокойно подожду". И откуда только берется эта лукавая уверенность? И совершенно новая нотка в поведении Жреца, даже в его запахе... Такая летне-черешневая. Все кажется, что во всем, что бы ни делал мальчишка, есть какой-то подвох. Но не из серии неприятного ощущения неприкрытости, а наоборот. Как будто в любой момент могут начаться чудеса. Да так стремительно, что не отвертишься, не вывернешься.

- Хорошей ночи, Гарм. Тебе отдых нужен не меньше, чем мне, так что постарайся не прое...не потратить часы, отведенные на благостный отдых на какую-нибудь ерунду, - говорит Жрец вслед, и практически тут же переключает все свое внимание на книгу. Иначе - еще что-нибудь скажет, и еще, а Гарм ответит, и снова ответит, и на ровном месте завяжется интересный разговор, который жалко будет прерывать. А это не дело. По крайней мере сейчас. Пусть идет, пусть отдохнет как следует. В отличии от Жреца такой возможности у него сегодня не было. Те жалкие часы, которые Серый продрых на коленях у мальчишки - не в счет. Что там можно наспать за два часа-то?
"Забавный ты, Серый. И вовсе не грозный, хоть иногда очень стараешься. Милый. Славный и заботливый. Ради таких как ты можно пойти на что угодно с самым легким сердцем. Этой ночью со мной не будет никого. Не переживай."

---конец эпизода---

Отредактировано Жрец (2012-07-17 21:33:06)