В дверь постучали. Настойчиво и торопливо. Три требовательных удара - короткой очередью. Ученики никогда так не стучат. Только взрослые. Нервные и злые взрослые, для которых территория Серого Гарма такое же табу, как "Кофейник", куда ни воспитатель или учитель не сунется без крайней нужды. Значит, и сюда привела нужда?
Не дожидаясь ответа, в кабинет вошла Баронесса, преподаватель математики, женщина средних лет, откровенно совдеповской закалки, однако с повадками интеллигенции времен царя-батюшки. Смотрелось это сочетание пошловато, не того полета была птица. Даже если мозгов и манер вполне хватало, то простая, деревенская внешность слишком сбивала с толку, развеивая старательно выстраиваемый образ. Конечно, Баронесса явилась не сама. Раскрасневшаяся, дико вращающая глазами, она волокла за собой за руку мальчишку, в котором Гарм не сразу смог бы узнать Жреца. В последний раз, когда они встречались, мальчонка был таким же серым, как сам школьный психолог. Сейчас же он был чем-то совершенно новым.
Алая лента хайератника, алые складки туники с завязочками, ленточками и прорезями, такие же алые губы и ногти на руках и ногах. И вся эта буря красного и оттенков была неестественно покладистой. Цвет не вязался с кротким смирением, однако этот несуразный комплекс создавал вокруг мальчишки необъяснимо гармоничную атмосферу.
- Вот! - заявила Баронесса не то Серому, не то ребенку. - Я думаю, вам следует поговорить и придти к какому-то разумному выводу. А мне нужно возвращаться в класс. Не хватало еще урок сорвать! Ну уж нет! - женщина сердито посмотрела на светлую макушку Жреца, потом, с нескрываемой надеждой, в лицо Гарма, и испарилась. То есть очень и очень поспешно ушла, будто находиться рядом с приволоченной сюда добычей было в тягость.
- Здравствуйте, - растерянно и виновато улыбнулся Жрец.

- Болтовня, - пожал плечами Жрец, поудобнее с ногами устраиваясь в любимом мягком кресле. Почему-то именно это, похожее на хорошее офисное, кресло вызывало совершенно странные видения и ассоциации, о которых мальчишка никогда не говорил вслух. Вот и теперь, забравшись в него, он видел себя совсем иначе. В коротких кожаных шортиках и белой мужской рубашке, явно принадлежащей взрослому. Для полноты картины нужно было только закурить, а вместо чая или кофе налить виски в бокал с толстыми стенками.
Мальчик наблюдал за Гармом непривычно внимательно. Этот взгляд можно было бы назвать пристальным, может быть даже изучающим, препарирующим, но для таких определений ему не хватало уверенной и прохладной жесткости. А вот привычного тепла было хоть отбавляй. Даже больше, чем обычно. Или это только так казалось.
- Я потерял девственность. Трижды, - пояснил он, опережая вопросы. - И понял свое призвание. Это началось почти дюжину дней тому. А сейчас я просто решился снять маску бессмысленно болтающегося мальчишки и перестать бояться своей сути. Ей тесно в рамках моей бесцветной прозрачности.

Жрец сжимает свою чашку с кофе в ладонях, крутит ее задумчиво, разглядывая, как вращается против движения кофейная пенка, улыбается. Он рад что оказался здесь. В этих стенах ему становится по-настоящему спокойно, а болезненная пульсация чего-то раскаленного на уровне диафрагмы превращается в приятную, сладкую щекотку, позволяя спокойно дышать. Медленно он переводит взгляд на Гарма, склоняет голову к плечу и некоторое время позволяет себе любоваться. Воображаемым ветром касаться его волос, впитывая запутанные в них запахи сигаретного дыма, кофе и шампуня; невесомыми невидимыми пальцами касается его лица, скользит по каждой морщинке, изучая и запоминая; нежными иглами зрачков всверливается в глаза Гарма, и вот этот контакт ощущается почти физически, будто сквозь них в мужчин вливается тепло и щемящая нега, нечто на грани невиннейшего из восторгов и почти осознаваемого возбуждения.
"Я хотел бы забрать тебя в объятия новой истины," - думает Жрец без тени похоти или противоестественной для него жажды обладания. - "Но чему я смог бы научить тебя? Ничему. Разве что научиться."
А потом Жрец моргает, и контакт пропадает, оставляя Серому возможность дышать.
Мальчик делает глоток кофе, опускает чашку на стол, роется в складках своего дивного костюма и выуживает оттуда мятую, погнутую сигарету. Зажигалки у него нет, и он надеется на галантность мужчины, зажимая фильтр в уголке рта.
- Ты не представляешь, потому что постепенно пускаешь корни в этом кабинете, - вкрадчиво сообщает Жрец, возобновив контакт взглядов. - Есть деревья, которые растут в трех мирах. Но ты почему-то остаешься только в этом. Я удивляюсь, но не осуждаю. У каждого могущественного существа есть свои причины на то или иное действие. Мне ли судить выбор могущественных, Гарм?

- Нет, ты могущественный. И многие иные позавидовали бы тому, что имеешь ты, - тихо смеется Жрец и с удовольствием затягивается. Излишне глубоко, для обычной сигареты. Прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Некоторое время гоняет дым вверх-вниз по дыхательным путям, а затем медленно выдыхает. В комнате пахнет табаком и ароматными палочками. - Разве не ты преодолел действительность, покинув этот мир и познакомившись с другим? А это, да будет тебе известно, совершенно невозможно для тех, кто переступил порог внутреннего совершеннолетия. Инициация должна проводиться так рано, насколько это можно. С тобой - все иначе. Это ли не признак могущества, Гарм? Не признак ли могущества, что к ручке твоих дверей привязаны незримые поющие нити чужих сердец, а связка ключей от них лежит у тебя в столе?
Мальчик умело лавировал, исключая свою личность из поля зрения и обсуждения. Ему всегда это удавалось в той или иной степени, а сегодня - как-то особенно хорошо, будто яркие одежды скорее маскировали его, а не напротив. Может, именно в этом и проявлялась маленькая хитрость жречества: сочность твоего образа дает силу твоим словам, которые становятся мягким, незримым но невероятно надежным барьером.
- Что до миров... Ты и сам все знаешь. Знаешь, но почему-то предпочитаешь не замечать. Можно, я огорчу тебя и не стану отвечать о Третьем? У тебя достаточно сил и знаний, чтобы ответить самостоятельно, - еще одна жадная затяжка. И еще одна. И еще. Жрец курит жадно, так, будто в ближайшее время такой возможности больше не выпадет. - Я мог бы рассказать тебе все, но разве не спросишь ты себя под конец моего рассказа "неужели я такой дурак, что сам не узрел очевидного?" - спасительный дым больше не окутывает лицо дымной вуалью, и Жрец возвращается к чашке. Он будто избегает возможности показать свое лицо, еще раз открыто пересечься взглядами. Боится? Но в воздухе совершенно не чувствуется страх.

Жрец тихо смеется, так, будто только что подглядел то что видит и то что чувствует Серый Гарм. Смеется и качает головой. Допивает свой кофе, тихо вздыхает, потому что теперь нет ничего, в чем можно было бы раствориться, ускользая от любопытного, теплого, щекочущего взгляда мужчины. Потому что велика вероятность раствориться именно в нем. О том, что будет после, Жрец предпочитал даже не думать. Одна такая мысль, пусть даже не оформленная до конца, коснувшаяся его сознания вскользь, заставляла дрожать, всем своим естеством, стремясь прочувствовать ее без остатка, отдаться на волю судьбы, броситься в омут с головой.
Непозволительно! 
Незаметно Жрец щипает себя сквозь одежду за бедро. И знает, что там, под алой скользящей тканью уже распускается сиреневый цветок синяка. Красивый цветок. Спасительный, возвращающий в действительность больше, чем полностью.
- Нет, Гарм, я еще не настолько силен, чтобы научить тебя хоть чему-нибудь. И не знаю, найдется ли у меня когда-нибудь столько сил, - шепотом сообщает он, соскальзывает с кресла и подходит совсем близко. Опускается на пол у ног мужчины и пристально следит за перемещениями его сигареты, будто выказывая намерения немедленно закурить. - Мое знание - сладостное искушение. Для тех, кто оказывается рядом со мной, но в большей мере - для меня самого. Оно постоянно испытывает меня, дарит пьянящие возможности и меняя действительность для меня. Но если я сам буду обращаться со своей истиной как недалекий невежда, чему я смогу научить тех, кто нуждается в моем откровении? Иногда лучшее, что я могу сделать, это воздержаться и не предложить. когда я уйду, ты обязательно задумаешься и поймешь, что мысли твои - просто плод любопытства, а не решение. Если я удовлетворю твое любопытство, ты не извлечешь из этого никакой пользы. Прости. 

- И к чему ты их станешь готовить, Гарм? - смеется Жрец и возвращается в свое кресло. Теперь, когда есть сигарета, можно чувствовать себя свободно, даже когда весь как на ладони. - К тому, что теперь им придется время от времени иметь дело с Магдалиной в джинсах, основавшей свое учение? Думаю, даже если сделать из меня святого, их не перестанет бесить мое существование. Баронесса трижды задумывалась о том, сколько на меня можно потратить крысиного яда. Конечно, ничего такого она не сделает, но думать будет, пока не привыкнет ко мне. Мне же - все равно, как они будут со мной поступать. Они не причинят мне зла.
Жрец был совершенно уверен в собственных словах. В последнее время ощущение этой уверенности прижилось к нему, вросло и закрепилось. И только в присутствии Гарма все еще просыпался мальчишка, умеющий бояться, смущаться, и каждое свое движение считать недостойным. Может быть потому, что Гарм все еще помнил его таким. В ту пору они общались по меньшей мере раз в две недели. Жрецу было неприятно возвращаться в это состояние. А тому, кем он становился - было стыдно за то, что он ощущал. Внешне все эти глубинные метаморфозы были почти не заметны. Лицо Жреца было расслабленным и умиротворенным, жесты плавными, и только плечи иногда вздрагивали так, будто в аккурат между лопаток мальчишке приходились удары кнута. 
- Даже конвоировать сюда - перестанут, - добавляет Жрец и поднимается на ноги, докурив свою сигарету. Совершенно внезапно он кажется выжатым, уставшим, будто каждое слово, которое он произнес прежде, давалось ему с величайшим трудом. - Поймут, что это бесполезно, раз наш с тобой разговор никак не исправил положения. Как думаешь, поймут?

"Такой мудрый и сильный, а до сих пор не понимает, что ничего не меняется и никто не меняется. А мог бы. Хотя бы на своем примере. В жизни Гарма произошло Событие, и что бы не происходило с ним после - он остается прежним, прикованным к своему Событию всеми тайными цепями Мироздания. И самое смешное, что он не понимает, что приковал себя сам. Отказываясь от перемен, находя этому миллионы причин, он продолжает жить там. Тут - только его тень. Такой мудрый, такой сильный, и такой глупый."
Жрец сжимает в ладони мешочек и улыбается. Он уже не смотрит в глаза Гарма. Взгляд его останавливается ниже, на "треугольнике смерти", а дальше - будто блок, и скользнуть выше - невозможно.
- Спасибо, Серый. Я рад, что мы поняли друг друга и обозначили свои позиции, - он улыбается, придерживаясь свободной рукой за подлокотник кресла. Слабость предательски накатывает на все тело, сковывая мысли и слова. Но Жрец сильнее слабости, баюкающей, предлагающей сесть, а лучше - прилечь, закрыть глаза и провалиться в теплую черноту. - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не создавать проблем никому. Это претит моему учению. Потому я сведу возможные конфликты к минимуму. И буду осторожен в своих действиях. Мой путь - это не та причина, по которой кто-либо должен получать незаслуженное наказание.

- Если ты считаешь своим долгом позаботиться о том, чтобы я не развоплотился, ты можешь довести меня до столовой, - улыбнулся Жрец и пожал плечами. - Я полагаю, что и сам могу дойти, а там - выпить сладкую воду. И мне, несомненно, полегчает. Но если тебе будет спокойнее проследить за моим состоянием, я не стану отказываться от твоей помощи. Мне радостно поступать так, чтобы поступки мои дарили удовольствие тому, кто в данный момент времени идет со мной по одному отрезку пути.
Сейчас Жрец уже не старается выглядеть сильнее чем есть. И голос его - совсем тих, как легкий, нерешительный ветер, запутавшийся в листве. Слишком юный, чтобы вырываться из нее, а потому - засыпающий в раскидистых ветвях. Мальчик кажется старше. Намного старше. Будто он существовал в этом месте еще тогда, когда фундамент Дома не был заложен. И рядом с ним Гарм - юный и забавный, трогательный и светлый. И то существо, которым кажется сейчас Жрец, относится ко всем выдумкам Серого с умилением и снисходительностью. "Можешь быть сильным и благородным, тебе же это приятно. А мне приятно, когда приятно тебе."
- Пойдем? Мне нужно получить свою порцию сладкого и жидкого.

- Не стану, - вяло соглашается Жрец и закрывает глаза. В этот момент ему становится по-настоящему легко, будто для себя от находит вожделенный компромисс. Какая-то часть, та, что была новым Жрецом, хотела остаться в одиночестве. Не видеть Гарма, не чувствовать его рядом. Просто знать, что он есть где-то. И там, где он есть - мужчина на своем месте. Следовало начинать отвыкать от частого присутствия и длительных бесед. Теперь, когда Жрец становился одним из тех, кто является продолжением Дома, он как никогда четко осознавал, что любой шаг в сторону со своего места - табу. Это табу пропастью пролегало между ним и Серым Гармом. Такая расстановка мил не нравилась Жрецу прежнему. Он был согласен сознавать невозможность своих грез, но позволять себе бывать у психолога так часто и так долго, сколько требует его существо, накрепко привязанное к стражу Границы.
Вот и сейчас в равной степени хотелось избавиться от общества мужчины, и в то же время остаться рядом с ним как можно дольше.
Забвение - обморочный сон, затягивающий мальчишку в свою жадную плотоядную пасть, сейчас было как нельзя кстати, избавляя душу полупрозрачного создания от попыток разорваться. Фактически - он оставался с Гармом. И точно так же - проваливался туда, где не было никого, кроме него самого.
Дыхание его, едва ощутимое, сейчас было и вовсе не слышным, создавая удачную пародию на его полное отсутствие. Говорят, что человек без сознания, становится тяжелым, почти неподъемным. Жрец же, кажется, стал еще легче, будто уже начал таять. Но лицо его было спокойно и светло, так что казалось, где бы он ни был и что бы не происходило с ним на самом деле, мальчику было хорошо.

Жрец просыпается в пустой комнате. Открывает глаза и опасно рычит сквозь зубы. Он не доволен тем, что проснулся. Так бывает с ним каждое утро и вот в такие моменты, когда на сон удавалось выкроить часто дня. Мальчишки из его комнаты обычно делали вид, что ничего не замечают, позволяя хрупкому эльфу несколько минут побыть тем, кто прячется глубоко в его душе.
Так вот, он рычит. Садится на кровати до того резко, что на какую-то долю секунды темнеет в глазах. А потом картинка мира медленно начинает возвращаться, проступая сквозь мрак цвета венозной крови. Жрец щурится, глядя перед собой, и больше всего на свете хочет достать из-под подушки соседа по койке бритву. Кромсать ею разворачивающуюся перед ним действительность, любоваться тем, как та истекает кровью и изуродованными лохмотьями падает к ногам, обнажая истинную темноту.
Но как обычно - не делает ничего подобного. Просто закуривает и заставляет себя улыбнуться. Этот нехитрый ритуал всегда срабатывал, возвращая все на круги своя, превращая светловолосого ангела в него самого, срезая пластами все то лишнее, что успело нарасти за короткий промежуток сна. Потому Жрец не любит спать. Слишком мучительно даются ему неизбежные пробуждения. Как теперь.
Пакет рядом с кроватью заставляет улыбнуться шире и с интересом заглянуть внутрь.
Еда.
Жрец тихо вздыхает и качает головой. Он знает, откуда она взялась. И знает, что Гарм знает, что мальчишка скорее всего к ней даже не притронется. Раздаст друзьям. Так уж он, Жрец, устроен. Даже если вдруг хочется что-то съесть, не всегда даже самый соблазнительный кусок полезет мальчику в горло.
Прижавшись спиной к стене Жрец закуривает. Дым щекочет небо, скатывается вниз по трахее, нежно обжигает бронхи, в альвеолах впитывается в кровь... Жрецу нравится играть со своим дыханием. Задержать его, пока перед глазами не поплывут круги, а потом медленно выдыхать, чтобы потом жадно схватить воздух ртом. Жрецу вообще много что нравится. Сейчас ему просто необходимо что-то, что даст хотя бы немного сил. Например, невероятно сладкий кофе, густой, как гудрон. Потому тонкие пальцы тянутся к чайнику, чтобы притопить кнопку. Вода, помнится, там еще есть. И пока содержимое чайника закипает, Жрец насыпает в немытую кружку кофе и сахар. Чуть ли не до половины. Славный выйдет кофе.
Первый глоток обжигает губы, язык, горло. Жрец  молча кривится и отставляет чашку в сторону - остывать. А пока...
Своеобразная медитация - без видимых усилий выскользнуть из одежды и устроится напротив окна. Сейчас стекло - почти идеальное зеркало, в котором можно разглядеть всего себя. Каждую впадинку тела, заполненную густыми тенями, каждую черную точку родинок, рассыпанных причудливыми созвездиями вдоль торчащих ребер. Можно скользнуть рукой по своей груди и заметить, как коротко вздрагивают мышцы впалого живота. Прикасаться к себе - точно так же приятно, как прикасаться к кому-то другому. Только если с кем-то это превращается в диалог, то с самим собой - в погружение в собственную суть, где не так сложно отследить все неполадки и прорехи, и посветить некоторое время починке самого себя.
В такие моменты Жрец становится особенно красив. Он не боится, что его застанут таким - с прикрытыми глазами, подрагивающими ресницами и губами алыми без помады. Не стыдится своего поверхностного и частого дыхания и дрожи. Все это остается снаружи, а сам он - слишком _не здесь_, чтобы чего-то смущаться. И пока его тонкие ладони и длинные пальцы изучают собственное тело, разум его взрывается, разворачиваясь из точки во Вселенную.
И Жрец понимает.
Он понимает все. И то, что нет границ, и то, что боли не существует, и то, что время - это условность, бессмысленное понятие придуманное глупцами. Времени нет. А значит ожидание - это не страшно. Вообще ничто не страшно. Мир - слишком хорош, чтобы оставлять в нем место гневу, опасениям, зависти, сожалениям. Мир он вокруг и внутри. И все, что каждый из них, питомцев Дома, может сделать для того, чтобы три мира были прекрасны одинаково, это вырастить в сердце своем любовь.
"Любовь" - слово рефреном раскатывается по всему телу мальчишки, пульсирует, щекочет, беззвучно срывается с губ. Сейчас Жрец полон любви до краев, и готов раздать ее всем, кто способен ее принять. А способны - все, даже если не знают об этом. Он - научит. На то он и Жрец.
Любовь... В какой-то момент ее становится так много, что тело не выдерживает и выплескивает ее вовне. Горячей влагой, катящейся по щекам и тягучей субстанцией, обжигающей ладонь и живот.
Жрец собирает всю ее на кончики пальцев и с интересом облизывает их. Улыбается и кивает.
Самая питательная пища. Плод любви. Ее материальное продолжение. Одно из.
Теперь можно открыть глаза, мельком изучить свое отражение, осознать, что ничего более прекрасного в мире не существует, и принять этот мир, как себя самого.
Жрец сам не до конца понимал свое знание, но чувствовал, что только неся это знания в мир он и сам сможет проникнуться и осознать все до конца. Его путь - это сам процесс. И так - правильно.
Кофе остыл.

---конец эпизода---

Отредактировано Жрец (2012-07-14 22:42:55)

Раскаленный мед солнечного света заливает палату. В желтых ее стенах нет ни одного уголка, где можно было бы спрятаться от выжигающей воздух липкой и вязкой жары. В бутылках греется вода из-под крана, окончательно теряя пригодность к употреблению. Здесь легко сойти с ума, а стоит потерять бдительность - можно расплавиться и растечься неприглядной лужицей янтарного студня по простыням.
В такую жару невозможно шевелиться, питаться, думать. Единственное, о чем можно мечтать - это об огрызке тени и о прохладной воде. Но сейчас Жрецу запрещено вставать с кровати, а значит самостоятельный поход в душ не возможен. Не то, чтобы жрец трепетно чтил правила Мертвятника. Его бы воля, он бы плюнул с высокой колокольни на все здешние законы и поступал так, как считал бы нужным. Но сейчас он вполне объективно оценивал ситуацию, здраво полагая, что ссориться с Пауками не стоит. Они - единственная его возможность перемещаться. До поры.
Потому Жрец лежит в постели, избавившись от одежды, и, прикрыв глаза, ведет глубинный диалог с самим собой посредством прикосновений. Неторопливо и вдумчиво. Это занятие помогает на время забыть о том, что происходит вокруг, в том числе - об испепеляющей жаре. Так зачем спешить, если сам процесс как всегда не менее увлекателен и сладок, чем результат?
Но кто-то стучит в дверь, вырывая мальчишку из его медитации. Он вытирает влажные ладони о простынь и переворачивается на живот. Укрыться простыней? Ни за что! Кажется, что сейчас ткань способна прикипеть к нему, и отодрать ее получится только вместе с кожей. Не вариант.
- Открыто, - сообщает Жрец. Просто произносит первое пришедшее в связи со стуком слово. На самом деле он удивлен. Давно к нему никто не стучал. Значит - не Паук. Пауки принципиально этого не делают. Но и не свои. Свои без нужды бы не сунулись на территорию Мертвяка. На секунду в голове промелькнула мысль, заставившая вздрогнуть и почти испугаться. Но эта мысль показалась невероятной и абсурдной, а потому тут же выветрилась и забылась.

Все это время Жрец молчал и наблюдал. Улыбался едва уловимо, но счастливо. Наблюдать за тем, как двигается Гарм, что он делает, как меняется его выражение лица, как при этом звучит его голос - невероятно увлекательное занятие. И почему-то кажется, что до его прихода ничего не было, ничего не происходило, и вообще не было никакого "да прихода". И только когда активные телодвижения прекратились, дело было сделано, а Гарм - широко улыбался Жрецу, Жрец так же широко улыбнулся в ответ.
- Рад тебя видеть, Жрец. Пусть и предпочел бы встретить тебя в иных декорациях.
"Я тоже рад тебя видеть, Серый. Я ждал тебя. Думал о тебе. А знаешь, ты мне снился. Где ты пропадал? Почему не приходил и не оставлял посланий? Боже, какая красивая вещь! Это...мне? А ты совсем не изменился. Загар тебе к лицу. Не смотри на меня так, иначе я брошусь тебе на шею. Обними меня, страж. Почему с тобой так уютно? Твоей жене очень повезет, если она когда-нибудь появится. Давай уедем на море? Прямо сейчас!"
- Здравствуй, Гарм, - тихо и спокойно произносит мальчишка, тем не менее не стараясь скрыть неподдельную радость встречи. - Спасибо, что не спросил, как у меня дела. Надеюсь, отдых не слишком утомил тебя и оказался скорее познавательным и интересным, нежели скучным и дремотным. Ты можешь сделать мне еще один подарок? Тогда я буду к твоим услугам столько, сколько тебе захочется, и окончательно приду в себя, после чего сделаюсь сносным собеседником.

Жрец приподнялся на локте и с легким укором поцокал языком. Дескать, такой взрослый дядя, а такие детские ловушки строит сам себе. Никогда и ни с кем нельзя быть насколько неосторожным. Нельзя делать сколько угодно подарков безвозмездно. Нельзя спрашивать "чего ты хочешь", если прежде берешь на себя обязательство исполнить желание, каким бы оно ни было.
Но Жрец не враг Серому Гарму. А потому никогда не попросит того, чего хочет на самом деле. И даже не потому, что о таких вещах просить страшно, а потому, что есть вещи, которые нельзя исполнить, даже если очень хочется, если на то нет воли судьбы, сердца и Дома. Потому Жрец заливисто, довольно смеется, воспринимая вырытую словами Серого западню на двоих забавной и поучительной шуткой.
- Я хочу чтобы ты посадил меня в коляску и отвез в душ, - отсмеявшись сообщает мальчик. - Я скользкий и липкий. И прикасаться ко мне противно. А в душе - прохладно. Там вода и сторона не солнечная. Окажешь мне такую услугу? А то, кажется, я начинаю пригорать.

- Ты действительно думаешь о сквозняке, Гарм? Или считаешь, что эстетичное приведение в коляске, не скрывающее торчащих ребер, ключиц, бедренных косточек и коленей - это неприлично? - весело смеется Жрец. В последнее время ему уже значительно легче заговаривать с Гармом. Будто что-то внутри устаканилось, встало на место. Щелкнул какой-то невидимый тумблер, и перестало болеть за грудиной. По крайней мере настолько невыносимо, что проигнорировать было бы невозможно.
Многое оставалось запретным для Жреца. И в то же время появилась свобода говорить с Серым как с равным. Шутить, даже подтрунивать совершенно беззлобно. В конечном итоге любая шутка над этим мужчиной с глазами верного пса была приравнена к шутке над самим собой. Бездна росла, а связь укреплялась, и когда Жрец напарывался на Гарма где бы то ни было, на какое-то время белокурый ангел терял нить реальности и не мог отличить его от себя, а себя - от него. Все это было сложно и пока не поддавалось словам, но мальчишка работал над собой, перебирая словари и энциклопедии, чтобы однажды сформулировать и высказать то, что клубком ядовитых змей шипело и пульсировало в животе. Так, будто от этой формулировки зависела истинность его учения.
- А сигареты ты взял? - уточнил мальчишка. Он вдруг с долей суеверного ужаса осознал, что не курит уже пятые сутки. Во-первых, нечего. Во-вторых, попробуй покури по такой жаре! А вот в душевой - можно. Там сыро и прохладно.