Как только Гарм отворачивается - белоснежные тонкие пальцы Жреца касаются шеи мальчишки, торопливо скользят вниз, умело задевая самые чувствительные точки. Он знает, что Серый знает. Он знает, что Серый не осуждает. Он доверяет Серому, а потому спокойно закрывает глаза и отправляется в путешествие по мирам, о которых говорит мужчина. Тело Жреца знает, что нужно делать. Оно отпускает себя на волю и берет то, чего мальчишке не доставало. Торопливо и жадно. Дыхание сбивается. Короткие вдохи-выдохи перемежаются с тишиной, а потом снова вдохи и выдохи с тихим присвистом.
Жрец открывает глаза в тот момент, когда мужчина замолкает. Открывает и видит, как белый полупрозрачный жемчуг молодого семени скользит в воде, закручивается в водоворот воронки и исчезает в стоке. В этом есть какая-то странная красота, которую, кажется, понимает только сам Жрец. Впрочем, никто, кроме Жреца и не видит. Мальчик подносит ладонь к лицу и вдумчиво слизывает остатки, не заботясь о том, что половину смывает водой. Улыбается и смотрит на Гарма. На его затылок, шею, плечи, спину. Он - красивый мужчина. И хороший. Он заслуживает той сказки, о которой рассказывает. Так зачем он возвращается раз за разом.
Жрец тихо смеется и уменьшает напор воды, чуть отодвигается и хлопает Серого по плечу.
- Угости меня сигаретой, пожалуйста, - говорит от сквозь тихий смех. Гарм кажется Жрецу забавным. - У меня, знаешь, все было проще. Похудел на четыре килограмма, трижды подрался, заболел и уже вторую неделю валяюсь в этой душегубке. Шприц, конопатый Паук со второго этажа совершенно не понимает любви а Долли специально забывает приносить мне холодную воду. Все как обычно. Можно, я буду иногда подглядывать твои воспоминания? Мне скучно здесь, Гарм.

Отредактировано Жрец (2012-07-15 01:52:21)

- Я и сам думаю, что мне в ней не долго осталось, - смеется Жрец. - Еще максимум неделя, и тогда тебе придется ходить ко мне в гости на Изнанку.
Сейчас ему становится неловко за все, что происходит. За медовый запах, наполнивший душевую, за жемчуг в водостоке, за мокрый след на рубашке Гарма, оставленный нечеловечески конкой ладошкой. За то, что сплел в одно миры Серого, его воспоминания и собственные ритуалы, которые должны оставаться только его ритуалами, не привязываясь к тому, что Жрецу не принадлежит. Потому, что стоит привязать единожды, и какая-то часть человека, ставшего твоей жертвой навсегда перестанет принадлежать ему одному. Это как насильственная конфискация имущества, только более глубокая и не всегда заметная на первый взгляд.
Мальчишка закуривает и умолкает, стараясь смотреть куда-то вверх, туда, где под потолком в свете прямоугольной прорези окна сплетаются змеи сизоватого сигаретного дыма.
- Прости, Гарм. Я больше не буду колдовать при тебе, - сообщает он. Спокойно и немного отстраненно.
"...даже если колдую для тебя. Я помню, что каждый из нас на своем месте и не мне раскачивать балки Дома. Хотеть быть рядом и хотеть сломать все, что у нас есть - не одно и то же."

Отредактировано Жрец (2012-07-15 02:12:44)

- Ты мне угрожаешь? - Жрец удивленно распахивает глаза и склоняет голову к плечу, всматриваясь в лицо Гарма. Конечно, мальчишка понимает, что тот шутит. И если надо будет - он придет куда угодно. Хоть на Изнанку, хоть в ад. Такой вот он - Серый Гарм. И не переиначить его, как ни старайся. Жрец - не то, что переделать не старался, он даже не помышлял о такой ереси.
Он тушит окурок в воде и наблюдает, как размокший пепел закручивается в спираль. Неприятно. Закуривает следующую и выдыхает дым к потолку, стараясь не смотреть собеседнику в глаза.
"Я буду убегать и однажды убегу, Гарм. Я не хочу этого. И ты не хочешь. Но это случится. Рано или поздно. Так или иначе. Потому что ты любишь Дом, а я..."
- Ну и не приходи, - пожимает плечами и улыбается как-то нервно и совсем не красиво. Почти страшно, до того, что холодок пробегает по спине. - Думаю, на Изнанке я быстро забуду о своей прежней жизни. И нет, я не собираюсь. Но придется, видимо. Потому что в этой комнате я сдохну. И мне не нравится думать, что я сдохну насовсем, - голос становится громче, увереннее и, кажется, звенит сталью. - Спасибо за подарок и за то, что привез меня сюда. Я обещал, что составлю тебе компанию, если ты захочешь. Но не надо хотеть из вежливости. Если ты хочешь отдохнуть с дороги - я тебя пойму. А из своей палаты я никуда не денусь.

Отредактировано Жрец (2012-07-15 02:26:55)

Жрец замирает, сидя на полу и смотрит. Смотрит долго и молча. Он даже не двигается, больше похожий на скульптуру изо льда или стекла - прикоснись и полетят осколки во все стороны, царапая кожу и вспарывая одежду. А потом жмурится и сует голову под струи воды, чтобы самому не осознавать, что есть какая-либо влага, кроме этой, что течет сверху и пахнет ржавчиной и хлоркой. Он сидит, обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком.
Больше не жарко. Вода - холодная. Сейчас он понимает насколько холодная. Будто иголками она впивается в кожу, проникает глубоко-глубоко, словно заставляя кости покрыться инеем и стать ломкими, как сахарные палочки.
Гарм никуда не уйдет. А если уйдет - то насовсем. Он - зол.
Значит надо проглотить обиду. Надо сделать вид, что все хорошо. Нужно подняться и молча пойти туда, куда он скажет.
"Зачем? Чтобы продлить вот этот вот кошмар, в котором ты - немая, глупая кукла, подхваченная ураганом эмоций, с которыми ты не справляешься, Жрец? Глупое создание. И бессмысленное. Вспоминай. Думай и вспоминай. Делай что хочешь, Жрец. Покоряйся своим порывам. Я не ручаюсь за то, что с тобой будет потом. Видимо, тебе нравится все это."
Ногти впиваются голени, и тут же на белой коже расцветают багровые полумесяцы.
"Нравится! Лучше так, чем как остальные."
Сцепив зубы, Жрец встает на ноги. Это стоит усилий. Но лучше все усилия потратить на это, чем на пререкания или тщетные бессмысленные попытки объясниться. Слишком разным мирам принадлежат эти двое. По крайней мере именно так сейчас кажется Жрецу. Гарм не поймет его, не услышит, потому что его миры - Дом и Изнанка. А у Жреца - Дом и... тот самый Третий.
Тонкие пальцы хищно сгребают полотенце с вешалки. Жрец заматывается в него на женский манер, выключает воду и выбирается из душевой. Направляется к выходу.
- Идем, Серый.

Оставшийся день Жреца прошел как в тумане. Переезд, косые взгляды, злость в каждом прикосновении Шприца. Впервые в жизни Жрец ничего не ощущал. Ни когда Паук зло шипел на него, ни когда от души отвесил оплеуху, ни когда... Вообще - ничего. Звенящая пустота была страшнее боли. Боль выжигала мысли. Пустота - оставляла для них столько пространства, сколько те считали необходимым.
Мысли размножались, делились, жалились, и совсем скоро казалось, что все нутро Жреца - сплошная полыхающая болью опухоль, сочащаяся сукровицей и пчелиным ядом. Он не видел ничего извне, а то, что находил внутри вызывало отвращение и заставляло пустой желудок сокращаться в рвотных позывах, извергая на пол лужицы обжигающей горло кислотной слизи. Не помогала даже вода. Во рту оставался этот кислый привкус, горло жгло огнем а глаза слезились, словно в каждый из них вставили по обломку стекла.
Он старался спать, но сон не шел. Он старался прикасаться к себе, но не чувствовал ничего, пока не начинал откровенно расцарапывать тонкую кожу. Он звал хоть кого-нибудь, но голос застревал в бронхах. Только единожды пришла Долли, брезгливо морщась поставила поднос у кровати и пообещала позвать Пауков.
Пауки пришли часом позже и что-то вкололи.
Потом - умерли эмоции и закончились силы. Осталось только тщедушное тело, лежащее на воняющих стерильностью простынях, бессмысленно таращееся в потолок. Хотелось покончить с этим всем, но сил не было даже на то, чтобы сесть. И когда на Жреца наконец навалилась непроглядная чернота сна, он наконец-то вздохнул с облегчением и постарался с ней договориться.

...во сне он брел по коридорам, проходил сквозь стены, разбивал стекла стерильных шкафов и собирал пригоршни таблеток. Во сне он летал под потолками и пальцами выводил неведомые никому заклинания и слова о прощении и вине. Заклинания были бесцветными, просто светились, преломляя свет, а прочие слова оказывались красными и медленно капали на пол. Во сне были звезды и фейерверки. Он сам был фейерверком. Взвившись высоко-высоко он взрывался и осыпался на землю искрами. И когда его разрывало на миллионы цветных огоньков, ему наконец-то становилось хорошо. Во сне он возвращался домой. В красной тунике и с алыми губами, длинными ногтями и белой кожей. Он снимал тунику, и отец довольно улыбался, хвалил и обещал, что теперь будет все правильно. А потом все темнело и приходила боль, рвущая внутренности. Что-то шумело и ругалось. Что-то кричало и било по лицу. Что-то трогало за живот от чего становилось еще больнее. А потом закончилось и это и...

...и Жрец открыл глаза. Он даже не сразу распознал, где находится. Просто отметил, что тут наконец-то не жарко. Вокруг него сжимались холодные голубые стены изолятора. Во рту по прежнему оставался мерзкий горький вкус желчи и медикаментов, перед глазами все плыло, и пошевелиться было почти невозможно. До одури болел живот и пульсировали пальцы, горели так, будто с них ободрали кожу.
Еще через минуту он, кажется, начал понимать, что произошло. Вздохнул и закрыл глаза.
На стыд не хватало сил. Ни на что не хватало.
Жрец закрыл глаза.
Жрец уснул.

- Здравствуй, Серый, - сегодня Жрец говорит впервые за два дня. Губы потрескались от жажды и слиплись, а когда он произносит первые слова, подсохшие корочки трескаются. Но он не чувствует боли. Он улыбается. - Эй, Гарм... Не надо. Не делай такое скорбное лицо, иначе я подумаю, что тебя сюда палками гнали и грозили увольнением.
Жрецу стыдно и Жрец отшучивается. Жрец рад видеть мужчину. Жрецу хочется верить, что его позвал Шприц, как попросил его мальчишка в первый день, когда понял, что случилось. Хочется верить, что Гарм просто не мог придти, потому, что у него были дела, но действительно собирался. Ему очень хочется, и он верит.
Жрец смотрит на Гарма и понимает, что все не в порядке. Что ему плохо и неуютно. да, в какой-то мере Жрец сам этого добивался. Но не хотел портить Серому кровь, наоборот, старался его отпустить, отказаться от соблазна заманить его в свои сети. На то было много причин, и Жрец старался сделать как лучше. Видимо, ничего из этого не выходило. Ничего хорошего.
Жрец стыдливо прикрывается простыней, чтобы Гарм не видел синяков, царапин и кровоподтеков. Незачем ему. Вот - и так кажется, что само помещение изолятора выворачивает его суставы наизнанку, рвет нервы, а он - терпит. Зачем еще и так добивать? Жрец жестокий, но не сволочь, нет. Ему не нравится мучить.
- Не самое приятное место? Извини. Если совсем мерзко - закрой глаза. Я так и делаю. Мне здесь тоже не нравится.

- Я не расположен, - чеканит Жрец и перестает улыбаться. И в этот момент в помещении вроде темнеет. Но так, кажется, даже лучше. Не так гротескно и омерзительно. Большинство неприятных деталей прячутся в полутьме помещения, густой и прохладной, словно на улице сумерки и дело идет к дождю. - Не волнуйся, пожалуйста.
Жрец действительно не хочет, чтобы Гарм волновался. Потому такой немногословный и смирный, гибкий и способный прогнуться. Ему совестно за то, что Серый здесь. Лучше бы он ни о чем не просил Шприца. Лучше бы никогда не звал. Тогда, наверное, было бы легче. Мужчине, конечно. Он - хороший, открытый, добрый человек. Он взваливает а себя слишком много ответственности. Он не до конца понимает, что дети здесь - совершенно не дети. Они - маленькие взрослые, осознающие все до единого свои поступки и мысли, и готовые платить и за то, и за другое. Вместо того, чтобы принять это, Гарм старался расплатиться за всех из своего кармана. Жрецу было грустно. За то, что случилось с ним должен был отвечать он сам. И было бы проще не разделять свою участь, если бы Серый не пришел.
- Я не стану делать ничего страшного. Иначе тебя ко мне прикуют, или решат, что ты не справляешься и отправят меня из Дома. В обоих случаях тебе будет не приятно. Только не переживай, ладно? Не могу смотреть на тебя, когда тебе настолько плохо. Что я могу сделать для тебя, Гарм?

Отредактировано Жрец (2012-07-15 04:57:17)

- Мне приятно видеть тебя, Гарм, - Жрец качает головой и закрывает глаза, стараясь собраться с мыслями, найти правильные слова, которые не будут ложью, но ни к чему не обяжут странного этого большого и доброго пса. - Мне нравится, когда ты рядом. Даже если мы ни о чем не говорим. Тебя приятно слушать, на тебя приятно смотреть, приятно думать о том, каким, должно быть, забавным я вижусь тебе. У тебя - замечательный кофе, Гарм. И... мне всегда хочется плакать, когда ты потрошишь свои закрома, чтобы найти что-то вкусненькое для ребят. Ты светлый и теплый. И я всем своим существом стремлюсь к этому свету, - Жрец наспех облизывает губы, собирая капельки крови, и тут же прикусывает нижнюю, ощущая, как странные спазмы сжимают горло. Затем приходит осознание, что вот-вот появятся слезы. Нельзя. - Я восхищаюсь тобой, Серый и счастлив, что время от времени мы можем проводить вместе время. Но... у каждого из нас есть достаточно причин, чтобы не слишком сближаться. Ты понимаешь, о чем я? Я просто не знаю, как иначе застраховать тебя, если не оттолкнуть. Потому... не думай глупостей и не сходи с ума. Я рад тебя видеть. Просто когда мы не так близко - мне спокойно за тебя.

Жрец тихо вздыхает.
Вздох отражается от стен и превращается в порыв ветра, пахнущего озоном. Шуршит какими-то бумагами, приподнимает занавеску, касается лица Гарма и утихает, будто и не было ничего.
Мальчик сжимает зубы, шепча про себя какие-то молитвы, и, вложив все свои силы в единое слитное движение, садится на кровати, сдвигается в сторону, прижимаясь спиной к стене. Он видит, как устал Серый. Как ему больно, как он сбит с толку. Все, что остается Жрецу - совершить для него маленькое чудо. На большое он сейчас не способен. Ему просто не хватит на это сил, даже если мужества будет достаточно. Он и так совершает невозможное, заставляя свое тело повиноваться. Через боль, через слабость, через единственное желание - ничего не делать, никого не видеть, ни о чем не думать.
Высвободив руку из ладоней мужчины он хлопает по кровати рядом с собой.
- Я не буду спрашивать, сколько ты не спал. Или ко мне. Пожалуйста, Гарм. Я не сделаю ничего плохого.

Отредактировано Жрец (2012-07-15 06:02:12)

- Однажды все изменится, Серый, - шепчет Жрец, возвращается в сидячее положение, тянет Гарма на себя, укладывая его голову себе на колени. Ласково перебирает пряди его волос, изредка касаясь холодными кончиками пальцев скулы или небритой щеки. - Я обещаю тебе. Все изменится.
Наконец-то становится спокойно. Болезненная тошнотворная муть последних дней рассеивается, как предрассветный туман. Мир становится мягким и теплым. Уютным. Настоящим. Сейчас Жрец уже не может понять, что именно в словах Гарма так ранило его, что заставило толкаться и царапаться, поправ все заповеди своей конфессии. Помнит все, а понять - не может. Неужели не мог сделать это мягче? Неужели не мог вовсе не делать? Серый и сам умел держать дистанцию. Безопасную, но не отрицающую возможности бывать рядом так часто, как обоим вздумается. Достаточно было просто понять для себя, что причины все-такие есть. У Гарма. Этого достаточно, чтобы не переступать черту, но в то же время ничего не бояться, зная, что тебя подстрахуют, одернут, не позволят сделать что-то не так.
Теперь можно дышать. Спокойно и полной грудью. Слабой и неокрепшей. Хмелея от сладости кислорода и невероятного запаха ненавязчивого парфума Гарма и запаха его кожи.
"Ты красивый. И сильный. Смелый. Ты не боишься быть настоящим. Даже со мной. Даже после того, что успело произойти. Спасибо тебе, Гарм. Спасибо. Можно я буду мечтать о тебе? И помнить, всегда помнить, как это - касаться твоей загорелой щетинистой щеки? Можно? Я буду..."
- Отдохни, страж. Моя очередь тебя стеречь. Когда я устану - я растолкаю тебя.

Отредактировано Жрец (2012-07-15 06:48:12)

Некоторое время Жрец смотрит. Не пристально, но очень внимательно, стараясь немного рассеять взгляд. Он знает, что в Доме все спят невероятно чутко. Просыпаются от слишком густых взглядов, от невесомых шорохов и мимолетных предчувствий, от легких касаний и от одного только упоминания твоего имени. Мальчик не хочет будить Серого. Все, чего он хочет, это убедиться, что сон Гарма легкий и светлый, что ничто не тревожит его во сне.
Говорят, когда человек спит, он становится собой, таким, какой он есть на самом деле. Гарм оказался еще добрее и трогательнее, чем Жрецу казалось. И в то же время - намного сильнее и решительнее. Смесь в таких пропорциях завораживала, приковывала взгляд и душу, соблазняя проникнуть глубже, разглядеть саму суть, а не довольствоваться очевидной ее поверхностью. Но Жрец умел бороться с искушением. Пока это давалось ему с трудом. Мальчик быстро уставал и увеличивал дистанцию, требуя отдыха и уединение, но с каждым разом противостояние давалось все легче, а времени на восстановление требовалось все меньше.
Сейчас же, когда мужчина доверчиво спал, положив голову на хрупкие острые колени Жреца, когда позволял себя гладить, когда щекотал теплым размеренным дыханием сквозь ветхую ткань простыни, Жрец просто не мог допустить мыслей о том, чтобы воспользоваться доверием Гарма. Сейчас он был стражем. Стражем его покоя и сновидений. Он хранил от вмешательства наглой и шумной реальности, от неприятных и липких снов. И от себя самого.
Подхватив ритм его дыхания и сердцебиения, чтобы взять под контроль границу сна, прикрыв глаза и продолжая легко поглаживать и ерошить волосы Серого, Жрец и сам, кажется, задремал. Но это только кажется. Состояние, в которое погрузился мальчик, никак нельзя было назвать какой-либо разновидностью сна. Скорее глубокое погружение в медитацию, когда мыслить не обязательно, но обязательно ощущать малейшие изменения внутри и снаружи.
"Спасибо тебе, Гарм. Это самый большой подарок, который ты только мог мне сделать. Доверие и сон. Я никогда не смогу расплатиться с тобой за это чудо. Но буду стараться как могу. "

Жрец понимает, что что-то меняется. С коленей пропадает приятная тяжесть, сприна пирается во что-то куда более мягкое, чем стена, выкршеная в голубую краску. Но ощущение правильности никуда не девается. Все по поежнему хорошо и волноваться не о чем. Не нужно рваться вверх от покачивающих, баюкающих волн глубокого погружения в восприятие всего и вся. Это увпокаивает и позволяет бархотной темноте сомкнуться над сознанием мальчика, сменяя бодрствование сном. Легким и без сновидений.
Спать, однако, долго не получается. То и дело внутри, на уровне солнечного сплетения, принимается копошиться нечто. И это нечто рывками стремится вверх, силясь при этом вместе с собой извлечь на поверхность сознание. Когда сопротивляться этому становится невозможно, Жрец открывает глаза. Медленно и глубоко вдыхает и так же медленно выдыхает. Эдакий ритуал узнавания мира, принятия его и становления его малой частью.
Гарм сидит рядом с постелью. Читает. Он невероятно красив сейчас. На него невероятно интересно смотреть. Человек всегда меняется, когда думает, что его никто не видит. Меняется его мимика, жесты, само его ощущения. И это совсем не потому, что люди великие притворщики. Просто контакт превращает из в зеркала, и те помимо воли становятся теми, кого видят в них собеседники. В комфортном же своем одиночестве любой становится сам собой. Гарм невероятен такой, каким есть.
- Ты очень мало спал, Гарм, - тихо произносит Жрец. - Неужели выспался?

"Конечно хочу, Гарм. И ты об этом знаешь. Знаешь, даже лучше, чем я сам. Странная порода желаний, не находишь? Когда хочешь - ты, а чего ты хочешь - знает кто-то другой. Может, все дело в нехватке смелости? Или переизбытке мужества? В бесхарактерности или напротив - излишней твердости в принятии решений. Кажется, я никогда не узнаю, каков я на самом деле. И до конца своих дей буду собирать свои отражения в чужих словах и зрачках, ломая голову над своей несклоадной головоломкой. А, может, таким и должен быть жрец? Разным и непстоянным? Желающий всего и ничего не желающий. Ты знаешь, чего я хочу, страж. И знаешь, что никогда не смогу попросить, потому что ни одно из моих желаний не облекается в свлова."
Жрец смотрит на Гарма и улыбается. Светло и ласково. Так, будто это он взрослый. А мужчина - больной, уставший, запутавшийся ребенок, на которого взвалили слишком много.
- Я почти в порядке, Серый. Спасибо, - и вот уж действительно не сложно поверить, что Жрец умеет разговаривать молча. Ничего не слышно, но каждое слово понятно. - Я хочу сьесть шаколад, который ты мне принет, перебраться к окну и покурить. Надеюсь, это возможно?

- Хорошо. Это все-таки твоя территория, Гарм. Тебе устанавливать правила, - серьезно кивает Жрец, принимая сигарету из рук мужчины. Визуально она кажется огромной, почти бревном. В таких тонких пальцах куда более органично смотрелись бы дурацкие женские супертонкие сигаретки с отвратительным ментоловым привкусом. Эта мысль заставляет усмехнуться. А что? По большому счету выглядело бы эффектно. А еще лучше, если не сигаретки будут тонкими, а длинный мундштук из темного дерева.
Прохладный ветер с улицы бодрит, а сигаретный дым, щекочущий небо, кажется сладким. Жрец жмурится довольно и на миг словно превращается в котенка, греющегося на солнце и мурлычущего от удовольствия. Вот так сидеть на подоконнике, смотреть куда-то далеко, сквозь пространство, чувствовать Серого Гарма рядом... Все настолько хорошо, что мальчишка ощущает себя совершенно здоровым. И хочется соскочить с подоконника по ту сторону окна, почувствовать босыми ногами прохладу травы, позвать Гарма за собой и рвануть куда-то, где пахнет чистой речной водой и лилиями. И совсем не важно, что это невозможно. Окна зарешечены, а даже если бы и не были, вряд ли Серый позволил Жрецу такое легкомыслие.
- Но я бы с радостью с тобой поторговался, - взгляд Жреца делается лукавым и невероятно живым, оживляя и самого мальчишку, делая его более плотным, телесным. - Например, если ты оставишь мне больше сигарет, я со всей ответственностью постараюсь съесть омерзительную пресную размазню, которую дают здесь на обед.